1 стр. из 1

Безвременно погибший император Павел достоин светлой памяти лишь за создание Павловска: именно в этот благословенный уголок культуры на встречу с директором ГМЗ Н. С. Третьяковым мы вырвались из череды офисных и цеховых визитов с целью развития нашей реставрационноблагоустройственной рубрики «Бизнес и культура».

Непростая судьба у Павловска: резиденция непопулярного, убитого и оклеветанного монарха; пожары и перестройки. После эпохи расцвета с концентрацией лучшего в российской культуре — мерзость запустения предвоенных лет, сменившаяся катастрофой нацистской оккупации; шок осознания утрат, героическая работа ученых и реставраторов; тонкие изыски благомыслия о «дворце, построенном крепостными вопреки самодержавию». А сегодня — злобное недомыслие тех, кто предпочитает направлять средства в фейерверки, а не в реставрационные работы. Периодически — набеги пивной молодежи, автографы на постройках, нездоровый интерес части публики к медным деталям металлодекора...

Впрочем, любимый петербуржцами Павловск, как доказала история, переживает все напасти. Он нужен российской и мировой культуре, как нужны ей Штраус, Достоевский, арзамасское братство, Карамзин.А горькие и кому-то обидные, но меткие и справедливые суждения Н. С. Третьякова нужны тем, кто отвечает за судьбу российской культуры.

–Павловский дворец сохранился до наших дней едва ли не случайно. Он был самым маленьким из дворцовопарковых комплексов и пострадал больше других. Почему немцы разрушили пригородные дворцы? Ведь нигде в Европе они этого не делали. Есть какие-то нелепые фильмы о советских разведчиках, которые спасли заминированный Краков... Все это ерунда, неправда: немцы почти нигде намеренно не уничтожали объекты культурного наследия. Да, они совершили ужасные злодеяния, грабили, убивали, но с масштабными разрушениями мы столкнулись только в пригородах Ленинграда. Скажу криминальную вещь: немецкие исследователи утверждают, что дворцы разгромили сами русские. Я много лет работал директором Гатчинского дворца. Там сохранился кусок штукатурки, где готическим шрифтом была написана немецкая фраза: «Здесь мы были, сюда больше не вернемся, когда Иван придет, все будет пусто». Приехали два пожилых человека, в прошлом оберлейтенанты немецкой армии, австрийцы, к Гитлеру относятся явно негативно... Они посмотрели и сказали: «Мы бы никогда не сделали этого. Да и трудно представить, чтобы ефрейтор выписывал на стене что-то готическим шрифтом. Это сделали ваши политкомиссары, чтобы проводить политбеседы. Мы были в плену и знаем, кто такие политкомиссары...».

Да, это шокирует, но в годы войны мы потеряли меньше музейных предметов, чем в 1920–30 годы. Лучшие вещи были вывезены в Русский музей, Третьяковскую галерею, Эрмитаж, ГМИИ им. Пушкина. Чуть похуже — до 80 тыс. предметов — проданы за границу в 1930-е годы, страшная потеря для страны. Наконец, около 20 тыс. предметов потеряно в годы Второй мировой, хотя тоже вопрос — только ли немцы виновны в этом. Может быть, дворцы просто остались на неделю без охраны? Что будет, если с Эрмитажа снять охрану и объявить о том прохожим на улице Халтурина? Криминальная мысль: не будь Второй мировой войны, дворцов бы уже не было, потому что политика была направлена на их ликвидацию. Наример,  разграбленный Аничков дворец на Невском. Крыло, в котором мы находимся сейчас, до войны музею не принадлежало, здесь был зоотехникум. В коттедже была дача Наркомвоенмора. В других местах тоже какие-то учреждения. Лучшие вещи были вывезены в хранилища центральных фондов, интерьеры погибли, что-то растащили на правительственные дачи в Мельничный ручей, на Каменный остров.

Лишь рост патриотических чувств в стране, с первого же дня войны, заставил пересмотреть отношение к культуре. Да, было и «за Сталина», но основное — за Россию. Началось это, кстати, еще до войны, когда страна осознала катастрофу. Помните хотя бы «Александра Невского», фильм 1940-го? Нас уже готовили к тому, что скоро сюда придут, а мы будем отбиваться. И когда на нас напали, то страна использовала все возможности для того, чтобы пробудить патриотические чувства. В том числе вспомнила о наследии.

К восстановлению пригородных дворцов начали готовиться в годы блокады. Возродили Мухинское училище — кузницу кадров тех самых «реставраторов с большой буквы». В 1943 г., как только стало ясно, что немцы уходят из-под Ленинграда, оставляя лишь заградительные части, было принято решение ввезти в Ленинград из Вологодской и Тверской областей около 300 талантливых мальчиков и девочек, чтобы научить их реставрации. Многие были против такого решения, ведь каждый ученик — это хлеб, да и обстрелы города еще продолжались. (Действительно, во время одного из обстрелов во двор школы, куда дети выбежали солнечным апрельским днем, попал снаряд.) Но именно из этой школы вышли реставраторы, о ком можно написать это слово «золотыми буквами».

Когда дворцы были освобождены, то, действительно, худшие ожидания подтвердились. Начинается возрождение, хотя ленинградское руководство категорически против. «Мы еще посмотрим, от кого защищают эти дворцы и кто защищает»... — скажет Жданов. Только поездка Ильи Александровича Грабаря к Сталину решила вопрос однознач-но:  руины начали консервировать, затем восстанавливать. Сюда, через заминированный парк, пришла женщина поразительной энергии Анна Ивановна Зеленова.  Она начала искать помощников. Вот встретила знакомого солдата, до войны он был строителем. Тот знакомит ее с военным инженером, который до войны гулял здесь в парке с невестой... Едва ли не тайно начинают помогать — пригонят кран, машину, найдут кусок железа, дадут десяток пленных немцев. Именно пленные начали здесь работы по восстановлению — есть фотографии, где они, серые от голода и холода, делают кровлю. Потом подключается полковник НКВД Юдин, начальник Главного управления аэродромного строительства. Все эти события описаны П. Лукницким в «Ленинградском дневнике».

Назло самодержавию

— Но тут встал вопрос о концепции. Началось: «Что вы, дворец императоров строите, монархизм возродить хотите?». Между прочим, после войны некоторые не скрывали мнения, что нужно венчать на царство одного усатого господина. Подумывали и о том, как вернуть из-за границы дворянство, подружившееся с НКВД. В результате создается выхолощенная концепция дворца, в котором никто не жил, кроме «духа красоты»... Дворец не Павла и его семьи, а «убранства пригородных дворцов». Музей для народа. Мол, крепостные зодчие, мастера строили эту красоту, противореча самодержавию и императору, который их подавлял. Кстати, что касается Воронихина, так тот еще был крепостной... О Павле можно было уничижительно сказать один раз: мол, был горбатый, уродливый, говоря современно — придурок. Нельзя было вспомнить Константина Константиновича Романова, поэта, его погибших  детей, кто на фронтах Первой мировой, кто в Трубецком бастионе... Решили переключиться на историю XVIII века и стали восстанавливать эту эпоху. Ликвидировали множество сохранившихся элементов убранства XIX века — это металлические лестницы, зонтики над входом. Исчезла бытовая составляющая — где жили, спали, обедали обитатели дворца. Я 40 с лишним лет работаю в музеях, и мне скучновато ходить на обычные «экспозиции». Стыдно, но признаюсь — не люблю археологию, прикладное искусство. Иду подышать ароматом эпохи в Петергоф, в Царское Село, в Эрмитаж. Но в тот Эрмитаж, где сохранился интерьер — библиотека Николая, Салатная гостиная, Малахитовый зал... Между прочим, хотя немецкие дворцы были сметены бомбами союзников, реставраторы восстановили бытовые помещения, исключение составил лишь дворец в Восточном Берлине, который вопреки нашим советам был уничтожен в конце 50-х гг.: руководству ГДР не терпелось расстаться с кайзеровским прошлым.

Время переосмыслить

— Таким образом, музей получился достаточно странный. И сейчас наступило время немножко переосмыслить, что мы делаем. Мы должны вернуть исторический облик дворцу. Но не только: нужно изменить представление о Павле, его семье. Недели две назад в Манеже открыли посвященную ему выставку. Использовали материалы 19 музейных архивов. Впервые за многие годы показали, кем был этот император. Молодой — в 1754 году он родился, а в 1801 году умер, это не возраст для правителя государства. Вовсе не больной и сумасшедший, а умный, образованный — знал несколько языков, состоял, по примеру матушки Екатерины, в переписке с философами и политическими деятелями. С ним переписывался Наполеон. Монархи просили руки его дочери. Он первый, после Петра, объехал всю Европу, очень многое привез оттуда. За границей предстал не грызущим ногти необразованным мужланом, как Петр, а вполне европейским человеком, с которым можно было иметь дело. Мы до сих пор учимся в университетах, которые основал Павел Петрович, живем по законам, которые были приняты в его время. И крестьянам он сделал жизнь полегче, и дворян заставил служить, за что и был ими убит.

Мы проводим много выставок на темы, которые раньше были недопустимы. Так, прошла выставка о жизни поэта серебряного века Константина Константиновича, о детях Павла, его супруге. Привлекаем архивные материалы и документы, чтобы у посетителя сложилось верное представление о реальном Павловске. Готовим достаточно полные каталоги. Делаем много выездных выставок — за границу, в Москву, в другие музеи. В начале октября откроем очередную выставку в Риме, возможно,  в присутствии Сильвио Берлускони.

Сюда, в Павловск, должны приходить люди, которые хотят постичь будущее — попытаться спрогнозировать его, оглядываясь назад. Мы  всегда открыты, и без ложной скромности скажу, что с радушием принимаем 2 млн. посетителей в год (специалисты понимают, что это такое). Мы примем посетителя вечером, ночью, в каникулы, праздники...

Но я категорически против школьных экскурсий. Нужно ли гнать сюда толпы школьников? Дети должны приходить только с родителями. Когда-то было решено, что школы должны брать на себя эстетическое воспитание, и я с ужасом жду дни начала или окончания школьных занятий, когда во главе с педагогом, пряча бутылки и папироски, сюда выдвигаются старшекласники...

Нам приносят доход всевозможные прокаты, например, велосипедов; причем вместе с велосипедом человек получает план и может проехать по парку в уголки, куда он просто не дойдет пешком, ведь здесь порядка 600 гектаров, и обойти их не хватит времени. Мы выпускаем много печатной продукции, что тоже приносит определенные средства, которые мы можем направить на зарплату. Зарплаты невелики, хотя и выше, чем в небольших музеях. Но и физические нагрузки у наших сотрудников увеличены: летом экскурсоводы работают по 9 часов, а выглядеть должны достойно. Мы движемся от «музея, который создали крепостные назло самодержавию» к историкобытовому музею, музею государственности, созданному государством. И считаем, что этот музей должен быть в собственности государства.

— Сегодня учреждения культуры оказались по разные стороны праздника жизни: организации федерального подчинения, хотя и жалуются на нехватку средств, живут в несколько раз лучше «местных»...

— Действительно, многие музеи получают от государства более 60% бюджета. Сегодня мы получаем 15 млн. руб. на реставрационные работы. Некоторые наши коллеги — почти 400 млн. Не люблю заглядывать в ведомость, но зачастую нам и какому-нибудь музею-квартире планируют одинаковые бюджеты. И то наш бюджет формируется «из собственных средств», тогда как их — за счет государства. Мы, наверное, единственный музей такого масштаба в стране, который живет на деньги, что зарабатывает сам, за исключением денег, идущих на реставрационные работы. Зарабатываем себе на надбавки, зарплату, электрическое освещение, уборку, канализацию, охрану... Вчера в парке на меня кричала женщина, что дворники медленно убирают листья, хотя «государство выделяет деньги». И была ужасно удивлена, что государство денег не выделяет.

Впрочем, вернемся к началу Павловска. Дворец был построен государством. Возрождало его тоже государство. А на рубеже 1990-х гг., когда появился «Свод объектов национального достояния», выяснилось, что туда входят деревня Большие Корелы в Архангельской губернии или Рязанский кремль, а Павловск — нет. Нет в бюджете России слова «Павловск». Не хочу называть человека, из-за злобного недомыслия или некомпетентности которого так случилось. Наш музей городского подчинения, в отличие от Эрмитажа, Русского музея, Царского Села, Петергофа. Наша судьба очень сильно зависит от того, как к нам относится начальство. Если хорошо, то дадут несколько миллионов на реставрационные работы. Если плохо — значит, дадут другим. И мы вынуждены подчиняться.

Сегодня распределение денег превратилось в terra incognita: оно обсуждается шепотом, охраняется, как государственная тайна. В советские времена мы знали, куда тратит средства Главное управление культуры. Нас собирали на коллегию, говорили о политике партии и о том, куда для этой политики нужно выделить средства. Раньше чиновник смотрел в лицо, сейчас смотрит на руки, с тяжелым ли портфелем пришли, хорошие ли книжки туда положили? Куда распределяются деньги, сейчас мы не знаем. Не хочу называть конкретных людей, но бывали и такие предложения: хотите что-то сделать — деньги будут. Но подрядчика возьмите нашего. Ах, не берете — тогда и денег нет. При каждом чиновнике возникало 56 фирм, фирмочек. Потом чиновный люд усовершенствовал схему, изобретя волшебное слово «тендер». В сегодняшнем понимании тендер — это способ, когда руководитель не хочет и не может брать на себя ответственность. Он хочет чем-то прикрыться. Между прочим, я, уже полвека приходя на рынок, провожу «тендеры» по картошке, у кого она лучше и дешевле. Но кто-то решил, что музею так тратить деньги недопустимо... И вот вам интересная история: сейчас в Комитете по культуре деньги на реставрационные работы есть. Но мы не берем их, потому что освоить не успеем: проведенный по правилам тендер займет месяца три. Государство, выделившее деньги на реставрационные работы, понесет потери. Вместо того, чтобы кого-то наказывать, средства проще освоить по-другому. Например, провести фейерверк — кто посчитает, сколько денег улетает в небо? Поэтому в определении подрядчика должно быть как можно меньше государства. И если я, руководитель музея, сделаю при выборе подрядчика глупость, то накажу прежде всего себя. Мои последователи этих глупостей уже делать не будут.

— Музей зарабатывает, как делают это и другие организации Минкультуры. Но поговорка «положение обязывает» в отношении хозрасчета музеев звучит иронически. Понятно, что зарабатывать требуется, но на чем зарабатывать музей не должен?

— Помимо билетов за вход в парк и во дворец, сегодня для нас значительная часть дохода — это концерты. Павловск, помимо императорской резиденции, — любимое место летнего отдыха петербуржцев. Когда Павел I  умер и в Павловске поселилась Мария Феодоровна, она начала создавать музыкальные и литературные общества — то, чего еще не было в России. Здесь бывали Жуковский, Карамзин, Львов. Здесь собирались, музицировали, чтото читали. Позднее, когда прогорела проложенная сюда концессионная железная дорога, на конечной станции построили здание воксхолла, или «курзала», чтобы привлекать публику. Оказалось, что это была первая русская филармония. Ни в одном языке мира нет слова «вокзал» применительно к конечной станции железной дороги — ведь дословно это «зал музыки». Купчики, которые сделали эту железную дорогу, испытывали нехватку денег и решили сделать зал для музыки. Поезд приходил к дебаркадеру, с которого люди попадали в зал для музыки. Он был деревянный, каждый год что-то в нем менялось... К сожалению, после войны он стал совсем ветхий, был разобран и не восстановлен до сих пор. Но мы сейчас ищем возможность его воссоздания. Он нужен, потому что нужен театр настоящей музыки — ее сегодня нет ни в эфире, ни на эстраде, а тяга к ней велика... Эти места любил Достоевский (Павловск можно найти во многих его романах).

Но чего бы мы никогда не разрешили? Недавно по телефону звонок: «Хочу с невестой посниматься у вас в интерьерах». Отказываю. «Почему нет?А кто ты такой?». Эта публика быстро переходит с интеллигентного на бытовой. Или иду по залу, мне говорят: «Мужчина, отойдите, снимаем». Гляжу — а там со зверской физиономией парень пытается поднять девицу и пристроить ее на парадную кровать. «Почему нельзя? Мы же билет купили». Мы, конечно, вернули деньги за билет и попросили нас больше не навещать.

Мы сами не занимаемся организацией продаж, хотя потребность в сувенирной торговле существует. Сдаем в аренду кусочки территории (через Комитет управления государственным имуществом). Но сдаем их в аренду лишь для задач, которые нужны музею. Есть кафе, ресторан, сувенирный киоск, мастерские работающих здесь реставрационных фирм. Иногда просят арендовать помещения для офисов, производства, но мы не сдаем помещений в аренду предприятиям, не связанным с обслуживанием посетителей. Конечно, можно было бы устроить казино в павильоне, тем более что поставить туда «одноруких бандитов» масса желающих, и кое-кто уже предлагал расчеты дохода.

Последнее время все чаще стали приходить желающие отхватить гектаров 15, чтобы строить жилье. Один «очень умный человек» (по крайней мере, он так себя сам характеризует) даже принес договор продажи, оставил на столе. Очевидно, решил, что я продаю или просто имею право продать землю Павловска... Потом объяснял, что я неправильно понял смысл этой бумаги, но я ее понял правильно. Другое дело, что я мечтаю о тех временах, когда на определенной границе, на примыкающей к Павловскому парку территории, будет построено нечто лучшее, чем мотельный поселок. Такие места должны быть не пристанищем чемоданных туристов, а жильем заслуженных людей (впрочем, кажется, я начинаю фантазировать)... лучше сказать, людей, которые могли бы оказать помощь и музею, и территории в целом. Но пока таких примеров мало, да и людей таких не много. После войны Сталин начал давать по кусочку земли старшим офицерам, выходящим на пенсию. Сегодня многие их потомки деградировали, хотя живут в этих же домах. Посмотрите, во что превратились некогда добротно застроенные территории домов.

— Ведущие риэлторы «раскручивают» территории Тярлево...

— О Тярлево особый разговор. Это территория совхоза «Шушары», примыкающая к Тярлево. Но речи никогда не пойдет об отделении хотя бы части земли, попадающей на территорию музея-заповедника. Речь может идти только о застройке подохранной территории, находящейся за пределами музея. Этот процесс позволит создать некий санитарный пояс: через свой участок хозяин не пустит ни бандита, ни хулигана. Но опыт показывает, что элита беднеет, вымирает, недвижимость перепродается, приходят ребята с «пальцами веером» и начинают думать, что эти территории «их», а не «наши». Если вы отойдете немного от дворца, то увидите на территории города постройки начала 1990-х годов, когда из-под земли вырвалась пена нуворишей, они начали строить на «шести сотках» трехэтажные домины... Их убили, они разорились, уехали — и их дома в руинах. Поэтому элитное жилищное строительство должно вестись одновременно с прокладкой хороших дорог, разбивкой территорий на просторные участки, с подведением коммуникаций, а деньги за это должны получать не случайные люди, кому почему-то достались лакомые кусочки земли, а муниципальное образование. Ведь именно государство содержит дороги и убирает эту территорию. 

В поисках капризного спонсора

— В одном из прошлых номеров мы иронически осветили вложение огромных средств в приобретение ювелирной коллекции. В архитектурную реставрацию деньги пока не идут. Как привлечь спонсора в музеи?

— Тема потрясающе интересная. Спонсор — человек, которого я прошу: «помоги». Он спросит: «А зачем? Вот дочка учится в музыкальной школе — помогаю. Сын в художественной  — помогаю. А тебе зачем, ведь к тебе я и так могу попасть, по билету. Что я получу взамен?». Есть и другие «спонсоры»: я тебе дам миллион, ты мне обратно половину, а отчитаешься за все. Отказываемся. А если спонсор приходит с искренними намерениями, то приходится скрывать сотрудничество: могу остаться без средств при дележе бюджета, с формулировкой «у вас и так деньги есть».

— А если на вопрос «что взамен» предложить табличку с надписью, которая будет сообщать, что реставрация проведена на деньги Имярек и корпорации N?

— Почему бы нет? Так делается на Западе во многих музеях. По существу, эта табличка — бесплатная реклама, и очень дорогая. Но это возможно лишь для памятников всемирного значения или интересных проектов. Важно иметь интересные идеи. Мы ищем их. Так, на днях в моем кабинете был Ротшильд, мы с ним обсуждали проблему восстановления галереи Гонзаго. В одной из башен дворца собираемся сделать единственный в России памятник союзному братству. Это будет пять колоколов — Россия, Америка, Франция, Англия, пятый общий. Ведь нигде в мире такого памятника нет, хотя есть памятники гитлеровцам. На это надо $15 тыс. Но главная проблема в том, что у деловых людей нет свободных денег, а те, что есть, в лучшем случае вкладываются в покупку Фаберже.

— Потому что «в случае чего» их можно вывезти, а здание нет?

— У нас нет закона о вывозе ценностей за границу, а напрасно. Ведь если будет закон о вывозе, тогда состоится и закон о ввозе, и поток антиквариата легально хлынет в Россию. На Западе антиквариатом забито всё — у них не было блокады, когда антиквариатом топили печки, не было хрущевских квартир, когда буфет не лез в комнату и его выбрасывали на помойку. Закон должен быть, только нужно оговорить, что вывозить допустимо, а что нет.

Реставратор — звучит гордо

— Как Вы оцениваете сегодняшнее состояние реставрационного сообщества? Многих беспокоит коммерциализация отрасли, не идущая ей на пользу.

— Уникальное слово «реставратор» звучало красиво и в советские времена. Но бывало, что приходил некто и представлялся: «я реставратор, пришел варить фановую трубу»... Строго говоря, реставратор — это художник, который делает уникальные работы. Освоив методы прошлых веков, он пишет маслом, делает роскошную лепку, занимается позолотой, воссоздает столярные изделия. Не просто «копирует великих»: Воронихин лишь нарисовал стул, а делал их столяр Петька. И если современный столяр Петька сделает стулья по чертежам Воронихина из такой же карельской березы, обобьет так же выделанной кожей и золочеными гвоздиками — это будет новодел, копия? Нет, воссоздание. Идешь по Риму, попадается мастерская — в ней из каррарского мрамора вытачивают вазочку, бюстик... Фамилия мастера та же, что мастера XVIII века, у которого лично Павел Петрович купил такую же. Она стоит у нас в зале со сколами и утратами за двести лет. А его праправнук до сих пор эти вазочки делает по шаблону, только уже на электрическом станке.

У нас было мощное орденоносное объединение «Реставратор». Там были классные руководители, великолепные специалисты по всем направлениям. Были уникальные мастера большеформатной живописи, например, бригада Казакова, которая воссоздавала плафоны, — этого не делали даже в Германии. Но вдруг в 1991 году, в период «бери и беги», реставраторами стали все поголовно. И тот, что варил трубу, тоже реставратор. Тот, кто не мог сделать штукатурку, тягу — тоже. И они приходят ко мне «на тендерной основе». В чем же эта основа? Незнакомый человек подает конвертик, комиссия вскрывает — действительно, дешевле. Один предлагает себя дешевле на 2 рубля, другой — на 200. А когда деньги использованы, возникает топсмета. Вскрылись, мол, новые виды работ, которых не было учтено. А кого он привел с собою работать? Это могут быть таджики, туркмены, молдаване — при всем уважении к народам называю таких работников «талибанами». Однажды иду, навстречу — негр. Студент, пошел подработать в перерыве между учебой в институте. Он тоже реставратор?

Не буду перечислять фирмы, но половина из них создана случайными людьми. Это обычные строители жэковского уровня. Им можно доверить окраску лестниц, обои, но не более того. Вернемся к истории: реставрационному делу нужно учиться десятилетиями и у настоящих мастеров, а не «приколоть значок» и отправиться за лицензией. Видите, коробочка падает на стол и сама не поднимается. Так вот, подняться отрасли будет намного сложнее, чем опуститься вниз. Как и всей стране... В советское время реставраторы тоже не все и не всегда хорошо работали. На все ответ — «ребята, да за 300 (500, 700) рублей»... А сейчас мы могли бы платить и больше — да они не смогут работать лучше. Так вот, должно пройти какое-то время, чтобы появились новые работники. Сейчас самое важное в реставрационном и музейном деле — провести реформу подготовки, обучения. В советское время (идеология ни при чем, речь идет просто о временном отрезке) нас каждый год собирали на неделю-две: возили по разным музеям, показывали, рассказывали. И по стране, и в Москву, и за границу.

Требуется профессионально определить приоритетные проекты, которые требуют выделения государственных средств. Не пытаться натравить директоров музеев друг на друга, как было сделано однажды неким ответственным лицом: нас собрали вместе и предложили вычеркнуть друг друга из ведомости, вместо того, чтобы провести собеседования, оценки... Лучше бы заставили на шпагах сражаться за бюджет, как за сердце прекрасной дамы.

Нужно менять и порядок подбора руководящих кадров для музейных организаций. Много говорилось о том, что музейщики спасут культуру, однако выяснилось, что музейщиков нет. Причина в том, что наша система образования и подготовки кадров построена неверно, оторвана от практики. Попытка перешагнуть разрыв, поручая директорам крупных музеев преподавательскую работу, ни к чему не приведет: одно дело руководить музеем, другое — учить руководить. Мы потеряли 10 лет «перестройки» и сейчас должны браться за перестройку системы образования, подготовку кадров, перестать их расшвыривать. Практика ротации себя не оправдывает — директор музея не сможет освоиться в должности за 34 года, ему, зачастую, нужно десятилетие.  Мы смеялись над номенклатурной системой отбора советских времен, в ней встречались, конечно, и случайные люди, и алкоголики, и дураки, но в целом, как видно сегодня, рациональное зерно было: шел отбор людей, они учились руководить и, переходя по разным должностям, не успевали завороваться. Главное же в том, что никто не прыгал через три ступени, как прыгнули многие наши чиновники. Нужно вспомнить и практику времен «перестройки», выборы директоров. Казалось, что это глупость, но на самом деле вопрос в том, кто именно должен выбирать. Если это будут делать профессионалы, подобно тому, как завкафедрой избирают лишь профессоры и преподаватели, а не студенты. Я, сидя в такой комиссии, смогу задать кандидату в директора вопросы, а он ответит. Каждое ли должностное лицо, ответственное сегодня за судьбы культуры, способно профессионально разговаривать о музее, театре, архитектуре?

Полная или частичная перепечатка материалов - только разрешения администрации!