1 стр. из 1

«Портик южного фасада Большого театра находится в тяжелом техническом состоянии — возможна даже опасность обрушения. Но Ирина Петровна Любарова предлагает для его спасения уникальный метод: аналогичных работ в российской практике нам встречать не приходилось», — говорил нам руководитель одной известной московской реставрационной фирмы. О достойном уровне работы небольшой проектной организации «Каменное зодчество», которую возглавляет И. П. Любарова, свидетельствуют как внушительный по значимости список объектов, так и тот факт, что коллектив приглашен работать над проектом реставрации главного театра страны, хотя «расквартирован» офис фирмы в Петербурге. Как часто бывает в наших интервью, Большой театр стал лишь поводом для обсуждения более широкой проблематики.

–Ирина Петровна, прежде всего вопрос отчасти философский. Нужно ли при проведении реконструкции здания придерживаться «вещественности» — то есть сохранять и укреплять стены, интерьер — как реликвии или сохранять лишь «дух и облик», обеспечить эксплуатационные характеристики и облик, но без боязни заменить старинные конструкции современными, надежными?

— Сегодня наше общество далеко отошло от правильной оценки подлинности: суррогат может показаться заказчику ценнее подлинника. Но подлинник несет огромное количество информации о развитии общества, разных слоях этого процесса. Представьте себе, что мы сегодня можем считывать из нее лишь несколько процентов. Вот на стене здания слой штукатурки XVI века, я знала исследователей, которые, не задумываясь, сбивали ее, потому что их интересовал тип всех перекладок. А вдруг когда-то наука научится слышать голоса тех, кто выполнял штукатурку? Нужно понимать, что разрушая подлинник, огромное количество информации мы уничтожаем навсегда. Неслучайно в хартии реставраторов звучит слово «аутентичность».

Сегодня в наш мир приходит другая цивилизация с новой мотивацией. На глазах преображаются возможности строительного комплекса, поэтому уничтожается огромный пласт очень человечной, функциональной и старой (для многих, читай, «отжившей») строительной культуры. Художественные достоинства результата реставрации, эстетика — это уже следующий вопрос. Модель, «новодел», которыми стремятся подменить подлинные конструкции, в чем-то напоминают учебные пособия для школьников. Соблюдены форма, цвет, может быть, даже размеры учебного пособия, но это далеко не все свойства предмета. Именно подлинник имеет отдельную цену. И когда мы заменяем конструкции и оставляем лишь «архитектуру» — то есть внешнюю форму, «шкурку», натянутую на поверхность современной конструкции, — это ущемляет полноту подхода к реставрационной проблеме.

В данном случае я рассуждаю не как архитектор-реставратор, а как инженер-реставратор. Это довольно редкая профессия, задача которой — сохранение конструкций. Являясь членом ВАК по аттестации специалистов реставрации, я нередко знакомлюсь с инженерами, которым требуется квалификация реставратора. Как правило, они полагают, что основная цель инженера-реставратора — обеспечить только прочность сооружения. На самом же деле, задача — не только сохранить прочность формы, но само здание во всех его характеристиках. И поэтому мы пытаемся сохранить те элементы, которые кажутся нам ценными и интересными, и при необходимости усиливаем их или делаем дополнительные конструкции. Разумеется, «здравый смысл» и СНиПы остаются в силе.

Одна из интересных работ, выполненных нами, — это реконструкция кровли Успенского собора Тихвинского монастыря. Мы полностью сохранили оригинальную кованую конструкцию XVIII в., поддерживающую кровлю, а нагрузки от нее передали на новые деревянные конструкции. На них уложили медь. Главное, если подняться на чердак собора, то во всей красе можно увидеть подлинную, очень интересную кованую металлическую стропильную систему. Конечно, ее можно было разобрать и выбросить, потому что для устойчивости конструкций она не нужна. А нужна она для того, чтобы свидетельствовать о нашей строительной культуре.

Еще один интересный объект — Церковь Петра и Павла в Шуваловском парке, постройка арх. А. Брюллова в готическом стиле. Нам удалось исправить ошибку проектировщиков, занимавшихся объектом до нас. Вкратце история такова: очень интересная колокольня раньше опиралась на резные каменные столбы оригинальной формы. В 30-х годах колокольня была сброшена, подлинные конструкции рассеяны. Мы увидели проект, в котором колонны заменили столбами из сварных труб. А при обследовании территории вдали от храма обнаружили вросшие в землю странные камни. Оказалось, что это база и капитель от столба колокольни. Это был ключ к расшифровке подлинной структуры колокольни, благодаря которому удалось выполнить достоверное воссоздание с использованием подлинных элементов.

По принципу сохранения подлинника мы пошли при работе на одном из ответственных представительских зданий в Петербурге. Объект построен по проекту Кваренги, там сохранились деревянные конструкции, в том числе фермы той эпохи. Мы поставили себе задачу не заменить, но усилить эти элементы, причем так, чтобы подлинник хорошо «читался». По нашему проекту был осуществлен одновременный подъем всех17 ферм — для этого потребовалось 68 домкратов. Эта операция позволила нам освободить от нагрузки деревянные колонны, усилить балки перекрытий.

— Но Большой театр, может ли он быть сохранен как реликвия «вещественная»? Может быть, имело смысл настаивать не на приспособлении, а на консервации здания и сохранении всех его конструкций — по крайней мере тех, что дошли до нас?

— Понимаете, этот подход может быть применен к какому-нибудь камерному театру, но не к Большому. Это элемент пиетета, национального престижа — ГАБТ представляет страну и нашу театральную элиту. Артистам должно быть удобно. Конечно, хотелось бы, чтобы внедрений в зрительскую часть было как можно меньше, поэтому все проектные решения подолгу обсуждаются. Наша работа сродни искусству дипломатии, приходится находить компромиссные решения. Так, хочется сохранить подлинные конструкции ярусов лож для зрителей — в свое время они пострадали из-за просадок. Важно сохранить уникальную акустику зала: немецкие коллеги предлагали разрезать пополам верхнюю деревянную деку, которая подвешена к металлическим конструкциям, чтобы решить некоторые осветительные задачи. Но реставраторы дружно воспротивились этому решению, поэтому деревянная дека сохранится. С другой же стороны, должны быть обеспечены пути эвакуации, пожарная безопасность.

Самая больная тема — демонтаж северного портика архитектора Бовэ. Действительно, многое от этого портика сохранилось, но в результате перестроек театра он оказался в середине сценического пространства и мешает его реконструкции. Демонтировать ли его? Эта проблема обсуждается не один год. Но у нас на виду южный портик, который украшает главный фасад. Это тот же самый Бовэ, которого архитектор Кавос включил в свой проект. У него потрясающие, завораживающие пропорции. Поэтому главное — сосредоточить усилия на сохранении именно южного портика: здание неоднократно подвергалось осадкам, деформациям, и колонны со временем отклонились от вертикального положения. Мы сейчас изготавливаем леса, которые будут удерживать поднятую домкратами верхнюю часть портика, и вернем колонны в вертикальное положение. Придется поработать и со стенами: если раньше каждая деревянная стропильная система имела 10 точек опоры, то металлическая ферма 1960-х годов лишь одну — как следствие, стены перегружены.

— Часто ли заказчик идет навстречу проектным решениям, предлагающим не замену, а сохранение? Ведь надежность новодела, казалось бы, очевидна. Да и вопрос о стоимости, вероятно, не всегда решается в пользу «сохранения и укрепления», чем «слома и замены»…

— Что касается оценки несущей способности конструкций, то нам нередко приходилось сталкиваться с недобросовестной экспертизой, задача которой была доказать необходимость замены конструкций. Это бывает выгодно подрядчику — и потому, что работы по замене провести проще, и потому, что это зачастую удорожает проект. Усиление же конструкций может стоить дешевле, и, как ни странно, кому-то интереснее, когда дороже…

Что касается надежности, общество развивается и постоянно ищет что-то новое, а затем осознает, что новое основано на том, что «было прежде нас». Например, деревянные перекрытия и стропильные системы: казалось бы, идущие им на смену современные металлоконструкции имеют ряд преимуществ. Но уже мало кто знает, как разумно делались деревянные перекрытия. Для повышения огнестойкости устраивалась «кирпичная смазка», то есть кирпич в глиняно-известковом растворе. Она одновременно служила и противопожарной, и противогрибковой преградой, гидро- и звукоизоляцией. Многие конструкции служат до сих пор, но в ходе работ по реконструкции они тоже уничтожаются. В дошедших до нас памятниках инженерные задачи решались очень умно. Строительное дело развивалось веками, и наработки инженерной культуры до начала XX века строителями, с имеющимися в их распоряжении материалами, которые они использовали, были рациональны; это сейчас раз в десять лет идет смена технологий, материалов, оборудования, а раньше, когда мир развивался медленно, у строителей была возможность оптимального отбора. Формы сводов, перекрытия, типы кладок, подбор материала — все это результат многовекового опыта.

Отчасти поэтому мы в проектах новых храмов, которые иногда доводится выполнять, предпочитаем творчески использовать старинные решения. Когда мы работали над проектом храмового ансамбля на Средней Рогатке, то дискутировали с главным архитектором города О. А. Харченко: он предлагал обратиться к более современным формам храмовой архитектуры вместо традиционных классических решений. Но нужно понять и заказчиков храмовых зданий, ищущих аналогии в прошлом, — наверное, потому, что пока болит душа за слишком многое разрушенное. Поэтому и часовня на Лесном проспекте Неопалимая Купина — памятник пожарным, погибшим при исполнении служебного долга, и храмовый комплекс на Средней Рогатке, завершенные в год 300-летия Санкт-Петербурга, запроектированы нами в традиционных формах древнерусских храмов.

— Есть часть объектов, которые должны нести конкретную функциональную нагрузку, и мотивы сохранения старины могут показаться заказчику второстепенными (не обязательно, но возможно). Из вашего опыта это восстановление вокзала…

— Да, проект реконструкции Балтийского вокзала был выполнен к 300-летнему юбилею Санкт-Петербурга. Нам не во всем удалось найти компромиссы с заказчиком, но в целом результат оказался положительным. Балтийский вокзал имеет классическую структуру вокзала середины XIX века. Вокзал сохранил исторический дебаркадер — когда-то в него заезжали поезда. Похожий дебаркадер Московского вокзала был радикально перестроен, Варшавский больше не функционирует, Витебский строился уже в другом стиле и его дебаркадер вынесен из стен фасада. Пришлось немало поспорить со строителями, но в целом нам удалось передать атмосферу старинного столичного вокзала. Удачно вписалось новшество — запроектированный нами стеклянный витраж, который отделяет зал дебаркадера от платформ. Удалось восстановить и фасады внутри дебаркадера, убедить заказчика использовать гранитные, а не бетонные материалы для мощения полов. Жаль, что подрядчик не выполнил в рисунке пола «продолжение» путей, что напоминало бы пассажирам о рельсах и платформах, которые раньше здесь были.

— Как полагаете, что должно произойти в обществе, чтобы сами строители и заказчики стремились к этой же цели — не только обеспечить функциональность, но и детально сохранить облик и материал?

— Пока в обществе нет соответствующего социального заказа. Следовательно, архитектор еще пока «не главный». В реставрации принципиально важна роль научного руководителя объекта. Были времена, когда слово архитектора или научного руководителя на строительной площадке было законом, сегодня же такого положения могут добиться лишь элитные фигуры. И то до момента, пока не начинают принимать «силовые» решения те, кто дает деньги.

До сих пор кажется нелепостью разборка деревянных ферм 1756 года на Манеже Кадетского корпуса. Гарантирую — они были в отличном состоянии. Подрядчику было удобнее снять фермы и заменить их на металлические, чем усилить по проекту опорные узлы. Подрядчик «передавил», а город от этого потерял часть своей подлинности. Вы знаете, сгорели фермы инженера Бетанкура на московском Манеже. Таких конструкций остается все меньше и меньше.

Сегодня же даже представление проекта реставрации федерального памятника на обсуждение в методический совет при Министерстве культуры — дело добровольное. А если проект представлен и одобрен, то вовсе не обязательно будет осуществляться контроль за его реализацией. Раньше по итогам работы реставратор готовил и сдавал большой отчет, но и этого сегодня тоже никто не требует. Разрушено единое информационное поле в отрасли — если раньше московская «Спецпроектреставрация» готовила и рассылала всем компаниям методические рекомендации по работе, то сегодня каждый «варится в собственном котле».

Отвечая на ваш вопрос, могу сказать — повышение строительной культуры обязательно приведет к тому, что и руководитель, и рядовой строитель будут с большим почтением относиться к высокопрофессиональной работе далекого предшественника.

— А работает ли гуманитарная мотивация в мире капитала? Как этот вопрос решается в мире «развитого капитализма»?

— Мы были в некоторых странах Северной Европы, изучали опыт реставрации и эксплуатации памятников. Там сложился иной жизненный уклад, и статус памятника тоже иной. Человеку престижно иметь старую постройку. В Дании вы увидите целую поэму соломенных крыш, как они с непередаваемой пластикой перетекают одна в другую, неровные, подверженные воздействию атмосферы. Увидите накренившиеся фасады. Но в домах частные собственники — они обязаны возобновлять именно соломенные кровли. При этом государство платит пособие на соломенную кровлю, а собственник не имеет права сделать другую. И стоимость старинных домов выше, чем у домов с гипсокартоном и современным фасадом.

 Есть некоторые признаки перелома ситуации и в нашем обществе и начинаются они с уважения к великому прошлому и настоящему своей страны.

Полная или частичная перепечатка материалов - только разрешения администрации!