1 стр. из 1

В Петербурге однородное ядро центра города не оставляет его жителям и гостям шансов почувствовать разное время постройки отдельных зданий. Можно сказать, что обывателю как раз нужно чувствовать некое общее настроение города, а не копаться в деталях и датах, однако сегодня продолжение строительства в «псевдо-нео-ретро» стилях таит в себе негативные тенденции.

В середине XIX в. историчность мировоззрения преломлялась через призму новых индустриальных потребностей, через потребности в новой образности и четком языке архитектуры. В древности архитектура была сакральной, отражающей требования религии и церкви, или служила государству и власти. Но именно с XIX в.происходит демократизация архитектуры, которая становится доступна среднему классу купцов, промышленников и чиновников. Самовыражение бурно развивающегося капитализма в городе на ограниченной площади приводит к огромной важности символизма и языка фасада, который отныне должен не только возвеличивать, но и приглашать, удивлять, психологически однозначно воздействовать на зрителя. Ордерная система, заимствованная у античной Греции (ок. 420–450 гг. до н. э.) и переработанная в период Римской империи (ок. 1 в. н. э.) наряду с элементами романики (Х–ХII вв.), готики (XII–XV вв.)и Ренессанса (XIV–XVI вв.), отныне перестает восприниматься и копироваться как отдельный стиль, приобретая ранг инструмента или элемента «палитры» архитектора. XIX век развязал руки художнику, который отныне трансформировал любые канонические архитектурные детали для их наиболее острого восприятия в данной композиции, кроме этого каждое здание могло содержать хитросплетение разных стилей.

Данное направление, именуемое эклектика (от греч. Eclecticus — смешение), было весьма актуально в 1940–1980 гг. XIX в. и не покидает умы многих до наших дней. Одновременно существовал чистый классицизм, который подразумевал копирование или интерпретацию традиционного стиля с новой функцией. Это направление, ибо стилем его назвать трудно, в общеисторическом контексте, несомненно, обозначило торжественное завершение эпохи главенства ордерной системы, продолжавшейся около 2,5 тыс. лет. Модерн был первым неисторическим стилем, который включал десятки направлений, реализующих утилитарность и комфортабельность (ордер остался в классицистическом модерне в нескольких зданиях архитектора Лидваля в старом центре Санкт-Петербурга). Ордер как тектонически идеальная стоечно-балочная композиция был свидетелем нескольких эпох, каждая из которых открывала его заново, но на каждом этапе все более отмирала его первичная конструктивная роль. К XIX в. он стал абсолютной декорацией, надетой на кирпич, камень или даже стальной каркас здания для придания ему традиционного облика. В эклектической традиции внешнее членение фасада не соответствовало внутреннему высотному членению, и даже театральные здания строились как 2–3-этажные, хотя внутри находилось единое пространство. Через все эти противоречия, а также усталость самих авторов от бесконечной игры в одни и те же «кубики» в 1880 г. происходит отход от историзма и зарождение стиля модерн.
Данный исторический экскурс не случаен, т. к. он закладывает основы для понимания параллелей между второй половиной XIX в. и локальным развитием архитектуры Петербурга сегодня.

Погоня за яркими признаками статусности архитектуры вела тогда к примитивизации ее языка. Дорический ордер как символ мужества венчал банки или правительственные учреждения, а ионический ордер был ближе общественным здания, летним усадьбам. Становление нового капитализма в России в 1990-е гг. дало ростки и новой архитектуре, которая возвеличивает заказчика и говорит о его амбициях несостоявшегося короля, князя или воина, отсюда чудаковатая архитектура замков и бомбоубежищ начала 1990-х гг.

Контекстуализм, историзм и обращенность назад, в прошлое, а также отношение к архитектуре как к антиквариату привела современный Петербург в ловушку собственного успеха и признания как города, единственного в своем роде. Неприятие перемен и контекстуально негибкий подход к сохранению архитектурного наследия ведет к замыливанию и бледности оригинальных образцов. Некачественная постоянная реставрация съедает подлинные профилировки, цвет и пропорции, а «новоделы» в старом стиле из бетона или металлического каркаса, облепленные лепниной «под что-либо», рассредоточивают внимание ценителей и гостей подлинного Петербурга. В контексте ткани улиц центра города, неоэклектичные здания ложно заполняют пробелы застройки, будучи искусственно интегрированными среди подлинных образцов своего времени.

Сегодня вопреки тенденциям мировой архитектуры мало кто из архитекторов применяет прием нюанса и контраста, воспринимает соседство зданий не как подсказку, а как вызов для создания подлинно нового.

Современное архитектурное образование не предполагает работу в старых стилях. Эта школа была сильна в XIX в., когда рисовали от руки. Через ручное созерцание пропорций художник напрямую эмоционально контактировал с произведением. Компьютерная архитектура неизбежно отражает способ ее создания. Компьютер в проектировании гениален и почти идеален, но он не дает полного чувственного и эмоционального единения автора с проектом, что позволяет ручная графика, а потому старинные дома, спроектированные на ЭВМ, — нонсенс. Они неуместны сегодня и потому, что их эргономика уже не отвечает современной свободной урбанистической личности и ее ритму жизни. Мерой ее является не человек с его потребностью в комфорте, а некая репрезентативность.

Архитектура калифорнийского юга тем более условна, чем более сознаешь, как гонятся американцы за напластованиями культур Европы и насколько недоступной и недосягаемой чувствуют эту культуру для себя. Этот пример наивности американского постмодернизма еще раз доказывает, что архитектуру трудно привезти с собой. Как самобытное образование она рождается там, где ей искренне сопереживают и где она задумана как подлинно необходимое, без оглядки на вымышленные и чужеродные образцы. Многие указывают, что дома из стекла и металла — это тлетворное влияние запада, что абсолютно неверно. Именно в России 10–20-х гг. XX в. существовала самобытная школа авангарда и конструктивизма, сформировавшаяся в революционном настроении времени независимо от «Баухауза» и американских прародителей стиля.

Еще одним шагом на пути деформации города является особый подход к реставрации в России. Европейский подход к реставрации коренным образом отличается от российского. Он заключается в визуальной остановке влияния времени и человека на тот или иной объект, а не его подновление. Если здание было разрушено, то это становится частью его истории, это про-изошло и это память о войне, в которой это случилось, и далекий знак для будущих поколений, как много значит мир, ведь людей, живших в этом доме, не вернуть. Подлинно старое останется таковым путем полной консервации (обработки химическими составами, исключающими эрозию и изменение цвета), а не ежегодное подновление. В российском же исполнении сохранить значит полностью восстановить по обрывкам проекта, что всегда создает вид ложного, неподлинного.

На каждом этапе первичного формирования города он формировался естественно для своего времени, хотя эклектизм тоже привел к смешению стилей, но то смешение было осознанным и даже экономически необходимым. Сегодня, спустя полтора столетия, архитектурная пропаганда назвала весь центр классическим и достойным преклонения, что далеко не так. Многие здания безлики по композиции, скучны в фасадах, а пропорции оставляют желать лучшего во многих доходных домах, быстро синкопированных тогда для коммерческих целей. Но так как тогда эта архитектура была уже вторичным преломлением античности, то сегодня не стоит объявлять ее эталоном.

Каждому времени своя одежда, свой транспорт, свои традиции и философия. Но тогда почему сегодня человек считает необходимым окружить себя предельно современной инфраструктурой и только архитектура остается вне этого круга предметов первой необходимости. Удобная современная архитектура пока была недоступна среднему заказчику, что и определяет его выбор из уже увиденного. Но вопрос здесь не только в удобстве, но и в понятности, и легкости восприятия образа. Дом под классику «понятен» любому «непонятливому» зрителю, он многоделен, затратен, наивно сентиментален, а потому выглядит дорого и впечатляет людей с консервативными ценностями. Для многих, кто видел в детстве только избы и дворцы, это стало комплексом. Современная эстетика требует от зрителя способности мыслить абстрактно, наслаждаться чистыми линиями, пропорциями, оригинально организованным пространством, чистыми поверхностями и стилем. Проблема не в отсутствии технологии, а в отсутствии заказчика новой архитектуры. Как Че Гевара делал революцию там, где до нее не доросли жители Мексики и Кубы, так же и здесь — авангардно мыслящий Доменик Перро борется с теми, для кого он неимоверными усилиями выиграл свой конкурс на строительство второй сцены Мариинского театра. Многие не осознают, как по-новому заиграет старый театр на фоне нового, как протянется подлинная нить времени между былым и подлинно настоящим.

Архитектура больше не памятник и не антиквариат. Это живой организм для быстрого движения, работы и здорового образа жизни. Она способна впитать в себя лучшие достижения медицины, философии и науки. Нельзя недооценивать и политическую роль архитектуры. На фоне гуманного и демократичного пространства проявляется личность, которая мыслит более свежо и смело в своей собственной жизни, а через такое движение каждого прогрессирует и все общество.

Полная или частичная перепечатка материалов - только разрешения администрации!